Митяево, 21 мая 1998 года.

Проводив мужа, Дарья наскоро перекусила оставшимися на сковородке макаронами, выпила чашку чаю, настоянного на зверобое и мелиссе, и отправилась в сарай доить Алёнку.

— Умница моя, красавица, ну, Алёнушка, ну... — Дарья поглаживала и успокаивала небольшую пятнистую корову, любуясь ею, как мать любуется своим ребенком. Алёнка была молодой, норовистой и «тугосисей» коровой, но родной, кормилицей...

Вжик-вжик, вжик-вжик... Мерный звук молочной струи, ударяющейся о края ведра, всегда успокаивал. Было в этом звуке что-то от детства, когда мама своими морщинистыми, потрескавшимися руками доила Пеструху, а маленькая Дашка, заглядывая ей через плечо, клянчила: «Дай подоить, ну дай немножечко!». Мама поднимала на неё усталые, всегда немного грустные глаза и говорила: «Эх, девонька! Погоди, ещё надоишься... Отдохни, пока мать-то жива». Дашка вдыхала сладкий запах парного молока, заглядывала в добрые коровьи глаза, висла у матери на шее до тех пор, пока та не шлепала её полотенцем по мягкому месту, — и было в этом такое удивительное ощущение Счастья и покоя, которое в детстве кажется совершенно естественным, а потом, уже во взрослой жизни, далеким и навсегда утраченным.

Замуж Дарья вышла, по деревенским меркам, довольно поздно — в двадцать два года, и не потому, что уж очень любила, а потому, что все подруги давно уже были замужем и нянчились с ребятишками, а она все была одна, и позорное звание старой девы уже начинало потихоньку прилипать к ней. Муж ей достался хороший — хозяйственный, работящий, выпивал, правда, иногда не без этого, зато на Дарью ни разу руку не поднял и Дениску любил до беспамятства. Постепенно семейная жизнь вошла в привычку: дом, скотина, огород, забота о муже и сыне — все это стало неотъемлемой частью Дарьиной жизни, и все её в этой жизни устраивало. Вот поднакопят они с Андреем за это лето деньжат, купят поросят — и совсем хорошо будет.

Дарья процедила молоко через марлю и понесла ведро в дом. Несмотря на раннее утро, Дениска уже проснулся. Дарья быстренько напекла оладьев, накормила сына и выпроводила его на улицу, гулять, дав перед этим предварительно задание прополоть на огороде капусту.

День прошел, как всегда, незаметно: постирала, прибралась, полила огородик, с бабами-соседками покалякала, подоила опять Алёнку... На следующий день с утра пораньше Дарья затеяла пироги с капустой, как Андрей любит; к обеду пироги уже лежали на столе, аккуратно прикрытые чистым полотенцем. Дарья ещё повозилась по хозяйству, наварила щей, сбегала на огород за свежими огурчиками и стала ждать мужа... Часы пробили восемь — Андрей всё не возвращался. Она выглянула в окно: на улице было ещё совсем светло, яркое июньское солнышко и не думало садиться. Наверное, мужики в дороге задержались... А может, с мотором что случилось... Дарья просидела ещё около часа у окна, глядя на пыльную утоптанную дорогу, терявшуюся где-то между чужими избами. Потом её осенило: не иначе, как эти орлы уже вернулись и выпивают где-нибудь по-тихому. Где? Наверняка у Мишки, потому что Наташка самогон недавно выгнала, да и сама она выпить не против. Дарья быстро сунула ноги в шлепанцы и побежала на другой конец села, к дому Михаила. Около двери она остановилась и прислушалась: в доме было тихо. Нехорошее предчувствие кольнуло её куда- то под лопатку, но она старательно отогнала его. Ничего не случилось, всё нормально, не надо так нервничать. Дарья тихонько постучала.

— Да входите, открыто. Кто там?

Наташка, подоткнув халат до самого, как говорится, не хочу, размашисто мыла полы.

— Даш, ты, что ль? Ну, заходи. А я тут, видишь, порядок наводить взялась, а то Мишка приедет — опять, скажет, бардак у тебя, опять ничего не делала. Тоже мне, делальщик нашёлся... Да ты проходи, ноги вот вытри об тряпку... Случилось чего?

От спокойствия Наташки Дарье сразу стало как-то легче. Вот молодец баба, делом занимается, всякой дурью себе голову не забивает. Ну не пришел вовремя мужик — так вернется, не впервой же...

— Слышь, Наталья, Мишка-то когда обещал воротиться?

— Да не сказал он ничего толком... Завтра, говорит, то есть сегодня, а может, и на другой день вернемся. Как рыбы наловят, так и придут. Еды-то я ему много приготовила, и бутылочку положила — не замерзнут небось.

— Ну, в этом-то я не сомневаюсь... Дарья озабоченно нахмурилась и встала в боевую стойку под названием «руки в боки». Ну, вот и повод заодно выяснить отношения. — Ты знаешь чего, Наталья, ты мне мужика спаивать прекрати! А то как идет он от вас, так за километр от него разит. Со своим что хочешь делай, хоть литрами в него вливай. А моему не ставь. Не хватало ещё, чтоб потопли они по пьяному делу.

— Это кого же я спаиваю? — Наташка разогнулась, оторвавшись от своих, скажем честно, плохо промытых полов, и в точности отзеркалила Дарьину позу: и руки в боки, и лоб вперед, только выражение лица понахальнее сделала. Потому что, как известно, лучшая защита — это нападение. — Да я в жисть ему никогда не наливала, а если пьяный приходит он, то это знаешь, что я тебе скажу — свинья-то она грязи найдет! Сама за мужиком не следит, а я виноватая! Мой-то от вас тоже не всегда трезвый приходит, а только я молчу...

Дарья шумно вздохнула. Ну что с такой разговаривать? Всё равно никогда не признается. Послал Бог родственничков. Не зря покойница свекровь, царствие ей небесное, выла и висла у Михаила на шее — так не хотела, чтобы он на Наташке женился. Не ко двору она нам, говорила, не наша, городская... Как чувствовала.

— Ладно, пойду я. — Дарья вдруг почувствовала такое разочарование, такую опустошенность, что выть захотелось. О чём она говорит? Ну, выпивает Андрей, так что? Сейчас пусть бы пьяный, да хоть бы какой — лишь бы вернулся… Она ещё раз вздохнула и медленно пошла к двери.

— Даш, ты куда? Да ладно тебе обижаться, я ведь не обижаюсь. Оставайся, Даш! Сейчас чайку организуем, я вон пирожков напекла...

А может, и правда — остаться? Что дома-то делать? Андрей сегодня уж не вернется — вон, ночь на дворе, а вдвоем веселее как-то, и мысли дурные не так в голову лезут.

Дарья остановилась в нерешительности. Наташка восприняла это как знак полного примирения и тут же бросилась накрывать на стол. Свежие огурчики, помидорчики, огромное блюдо с пирожками, сало собственного приготовления, лоснящийся от жира балык из осетрины — все это через пять минут уже стояло на специально постеленной для такого случая новой скатерти. Запотевшую бутыль с мутным самогоном Наталья вопросительно держала в руках.

— Давай, чего уж! — Дарья покорно махнула.

Сидели они долго, пили горькую, чувствуя, как самогон, Обжигая рот и горло, разливается по животу приятным теплом, туманит голову. Говорили о своем, о женском — хозяйство, дети, болячки разные. О мужьях старались не вспоминать, но когда было уже заполночь, решили, что, наверное, мотор на баркасе, как бывало это уже не раз, сломался, и на этот раз серьезно, и что мужики его непременно починят и завтра вернутся. А психовать незачем, такая уж их бабья доля...

Ночевать, несмотря на уговоры Натальи, Дарья пошла домой. Когда она вернулась, Дениска уже спал, свернувшись калачиком, и обиженно посапывал во сне. Дарья почувствовала угрызения совести за то, что она, мать, шлялась непонятно где, вернулась пьяная, а сын тут один, и неизвестно — ел или нет… Впрочем, из-рядное количество принятого Дарьей алкоголя сыграло свою роль — совесть довольно быстро успокоилась, Дарья, как была, в халате, бухнулась на кровать и почти мгновенно заснула. В пьяном своем сне она видела Андрюху, и ей все казалось, что он стучит в окно, она выныривала из сна, прислушивалась — и снова засыпала.

Всё утро Дарья тупо просидела у окна, потом несколько раз бегала на берег, с надеждой вглядываясь в даль — Андрей не возвращался. Вечером она пошла к бабе Нюре — главной митяевской знахарке и ворожее. Баба Нюра, истово перекрестясь, раскинула карты, которые тут же услужливо предсказали и казенный дом, и интерес, и хлопоты благородного пикового короля. Потом, тыча прямо в лицо Дарье зажженной свечой, баба Нюра обнаружила на ней страшный сглаз и заговор, скорее всего, на разлуку, которая, по словам бабы Нюры, прямо стояла у Дарьи за спиной. Долго и усердно — аж пот катился по щекам — баба Нюра топила эту разлуку, обливая Дарью с ног до головы святой, наговоренной специально для такого случая водой, потом жгла её крохотным огонечком церковной свечки — и, наконец, удовлетворенная, судя по всему, результатом, приняла у Дарьи двухлитровую банку топленого масла и отпустила её с Богом домой, наказав молиться.